Валентина Георгиевская более всего известна читательницам портала «Матроны.РУ» по ансамблю древнерусской духовной музыки «Сирин». Но пением творчество нашей сегодняшней гостьи не ограничивается. Валентина преподаёт, участвует в театральных постановках, реконструирует тексты духовных стихов и является лауреатом национальной премии в области журналистики «Золотой Лотос». Сегодня наш разговор будет строиться вокруг важности традиций в нашей жизни, о пользе проверенного веками modus vivendi.

— Конечно, сначала хочется спросить у Вас про ансамбль «Сирин». Как Вы думаете, благодаря чему коллектив смог заслужить такой интерес со стороны слушателей? Нередко люди делятся друг с другом открытием этого музыкального коллектива словами: «Вы слышали «Сирин», они такие настоящие, слушаешь – и душой отдыхаешь».

— Образовался наш коллектив в 1989 году, то есть нам уже много-много лет. Мы с Андреем Котовым, бессменным нашим руководителем, как это часто бывает у молодых коллективов, позвали ближайших друзей-музыкантов. И – как-то попали в нужную волну. С одной стороны – мы, молодые, ищущие, с другой – расцвет церковной жизни, самое начало возрождения. Всё, что касалось православия, вызывало много эмоций и встречалось на ура. Но вот многие начинания утонули, а мы остались.

Повторяю, что мы по-прежнему все друзья и единомышленники – и это делает меня счастливой. У меня дочь спрашивает, почему я никогда не встречаюсь с друзьями. Да просто потому, что у меня все друзья там, в «Сирине», мы с ними каждый день видимся – действительно, очень близкие, любимые люди. И, конечно же, когда такие отношения в коллективе, и для зрителя это заметно.

Помимо этого надо ещё сказать и о свойствах того, что и как мы поём. Мы не академисты, не народники, хотя среди нас есть и академические, и народные певцы. Есть профессиональные композиторы, профессиональные пианисты, профессиональные скрипачи в ансамбле. Благодаря этому, ансамбль не только имеет «широкое музыкальное образование», но и открыт для новых знаний.

С самого начала мы понимали, как важен  живой, не выхолощенный звук. И это звучание мы не выдумывали из головы, а искали в существующих традициях аутентичного исполнительства. С одной стороны, большинство из нас имеет практический, экспедиционный опыт работы с русскими (и не только) народными исполнителями. То, что не укоренено в традиции, не имеет твердой основы, долго не продержится, быстро умрёт. А с другой стороны, ансамбль с самого дня основания сотрудничал и сотрудничает с замечательными учёными-медиевистами. Благодаря многолетней творческой дружбе с некоторыми из них, ансамбль имеет возможность петь, озвучивать потрясающей красоты древние рукописи. И постоянно у нас кто-то из теоретиков-специалистов работает в ансамбле. То есть это, конечно, не обязательное условие, но так получается, что среди нас – поющие ученые (или ученые певцы, как вам больше нравится)…

Ну и, конечно, талант нашего руководителя, Андрея Котова. Исполнительское «чутье»,  вкус, основанный на музыкальном опыте, образовании, широте музыкальных взглядов. Часто бывает так, что люди, поющие «фольклор», не в состоянии даже приблизиться к пониманию его сути из-за ограниченности знаний, отсутствия интереса, любопытства к другим областям музыки, и не только музыки. Одно дело — аутентичные певцы, которые с молоком матери впитали исполнительское мастерство, – вместе со всем жизненным укладом, психологией, философией. А другое дело — когда горожане реконструируют эту традицию. Необходимо изучать традицию не только вглубь, но и делать шаги в стороны, понимать, где данная традиция соприкасается с другими  сферами жизни, культуры, современности. Иначе живая традиция превратится в  музейный экспонат.

С одной стороны, надо изучить язык – музыкальный, певческий, – использовать «азбуку языка», лучше не одного, а нескольких. С другой стороны, на этом языке мы говорим, поем — о нашем времени. Благодаря такой гибкости и открытости, особой технике пения,  ансамбль востребован и как исполнитель современной музыки. Мы в разное время пели много музыки Владимира Мартынова, пели Терри Райли со знаменитым Кронос-Квартетом, Арво Пярта, Джона Тавенера, Александра Маноцкова.

— У Вас есть ещё одна интересная и далеко не всем понятная роль – реконструктора. Расскажите, пожалуйста, что это такое?

Да, ещё я в ансамбле занимаюсь реконструкцией духовных стихов. Каким образом это происходит? Например, найден в записи какой-то маленький отрывочек духовного стиха. Я прочитала, прослушала, пропела огромное множество стихов, и, благодаря этому, изучила «язык» духовных стихов.  Я не сочиняю ничего, я пользуюсь такими маленькими деталями конструктора, чтобы воссоздать конкретно этот стих. То же самое касается и мелодии, и аранжировки. Конечно, можно написать художественную аранжировку, но будет понятно, что это авторское произведение, а можно распеть существующий текст. На самом деле, народные исполнители так и делают: если им понравился текст (а в духовных стихах текст всегда идёт впереди музыки, он важнее мелодии, в отличие от народных песен), то распевают его, опираясь на традицию, пользуясь языком, которым владеют в совершенстве, даже не сознавая этого.

И конечно, просто необходимо пропускать эту работу через себя, потому что духовные стихи – это и душевное, и культурное  отражение духовной жизни. Это ведь не богослужебные тексты, это ответ  человека – Богу. Может, слишком громко сказано, но по сути это так. Да и какой смысл петь, если в это не веришь.

— Расскажите, пожалуйста, о других гранях Вашей творческой биографии.

— Вместе с «Сирином» я начала играть в театре Школа Драматического Искусства, под руководством Анатолия Александровича Васильева. Но нашим учителем был Николай Дмитриевич Чиндяйкин, и в течение нескольких лет он нас учил, возился с нами, как с малыми детьми, так что мы стали театральным коллективом настолько же, насколько и певческим. Сейчас, помимо спектаклей, в которых участвует сам ансамбль «Сирин», – это «Шинель» Валерия Фокина в театре «Современник», «Нелепая поэмка» Кама Гинкаса в ТЮЗе – я ещё играю в театре Школа Драматического Искусства в спектакле Игоря Яцко по пьесе Оскара Уайльда «Саломея».

Про свою работу в нём могу сказать, что она стала для меня неким вызовом, потому что режиссер первоначальную задачу определил так: «Петь несуществующие песни на несуществующих языках». Имелись в виду древние языки. Прежде чем начать работать собственно над исполнением, надо было подобрать материалы, что-то расшифровать, что-то реконструировать. В общем-то, знакомая работа, но на совершенно незнакомом материале.

В реконструкции старинной музыки невозможно, как вы понимаете, пользоваться аудиозаписями. Поэтому «Сирин» в работе над звуком, исполнительскими приемами и т. д. ориентируется на то, что можно услышать сейчас в смежных областях музыки, в старообрядческом пении, в фольклоре, в богослужебном пении греков, грузин, корсиканцев и т.д.  Точно так же я пыталась реконструировать арамейские напевы, латинские и древнегреческие, древнеиудейские. Это ни в коем разе не являлось научной работой, скорее, удачной имитацией: для серьезной работы в этой области нужны годы.

Однако некоторый опыт пения подобной музыки у меня все же был. Ещё в самом начале существования ансамбля женская группа занималась древнеримским распевом с потрясающей певицей, ученым-медиевистом и антропологом, Анной Тротье. Мы встретились на одной из международных конференций по средневековой музыке, и у нее возникла идея с нами петь: для нас это был удивительный, очень полезный опыт, мы совместно спели несколько программ. Анна – дочь посла Франции в России, в детстве жила здесь, училась пению у Зары Долухановой. А потом увлеклась догригорианским распевом и целые дни просиживала в библиотеке, переписывая древние певческие рукописи,  ездила сначала  по итальянским, а потом по армянским деревням в поисках «звука» и исполнительских приемов. То есть мы практически шли параллельными путями.

— А в чем специфика театрального опыта? Здесь же мало просто пребывать на сцене, здесь надо ещё перевоплощаться?

— Перевоплощение – это из системы Станиславского, мне ближе школы Михаила Чехова и Ежи Гротовского. Там принцип — не перевоплощение, а, скорее, отражение, преломление реальности. Для меня идеальное перевоплощение — это воплощение в звук, когда звук становится инструментом, орудием, продолжением, отражением тела, души, психики, опыта.

Помимо театра есть совместные работы с разными музыкантами. Последний интересный опыт сотрудничества был с Сергеем Летовым. Он по праву считается одним из самых лучших фри-джазистов мира. У нас с ним есть несколько проектов, один из которых, «Сахарный кремль», — это одна из глав романа Владимира Сорокина. Идея и видеоряд Виктора Николаева, «русско-немецкого» художника, музыкальная композиция Сергея, и мой sprech-gesang, речь-пение. Я не слышала, чтобы кто-то у нас еще работал в этой технике.

Последние несколько лет я преподавала студентам в Школе-студии МХАТ на курсе Кирилла Серебренникова. Недавно ребята окончили обучение, и Олег Павлович Табаков дал добро на создание своего театра: 7-я студия МХАТ. Это огромная честь, конечно же. В Школе-студии я работать не буду, но согласилась на сотрудничество в театре, буду по мере сил помогать ребятам в постановках.

— А журналистика?

— Да, конечно же. Журналистика! Я училась в театрально-литературной школе №232. На самом деле мне было очень интересно изучать литературу, но писать я никогда не собиралась, потому  что считала, что делать это не умею. Ну так, стишки писала. А сочинения были самыми короткими в классе.

А в 90-е годы моя подруга-писательница подарила мне ноутбук, чтобы я писала рассказы. Ноутбук сразу же сломался, но писать я стала, самые короткие в мире рассказы. Меня печатали, а потом предложили отвечать на вопросы читателей , и сначала я отвечала на присланные вопросы, а потом мне предложили писать статьи.

Я писала популярные статьи на заказ, на самые разные темы (всего около 60-ти статей). И мне это до сих пор нравится, просто меньше пишу: только статьи на любимую тему «голос» и если просят друзья из замечательного издательства «Первое сентября», или если для клиентов что-то нужно написать. Почему нравится? По той же причине, по которой я и тренинги веду, – потому что мне кажется, что так я могу приносить реальную пользу.

Журналистику я не отношу к искусству. Театр – это искусство, пение – искусство, литература – искусство. И воздействие от искусства —  условное и непроверяемое,  то есть если ко мне после концерта или спектакля подходят люди со слезами на глазах,  я не сомневаюсь в искренности их чувств, но совершенно не уверена, что в них это настроение останется на следующее утро. Тем более через неделю, через месяц. Журналистика — более прозаическая и более прикладная деятельность. И это один из немногих доступных способов сказать прямо о том, что я думаю, и сказать не только в личном каком-то блоге, а для широкой аудитории. Например, о звуковом «фоне», разрушительном действии шумосферы — иногда просто гложет, как хочется высказаться! Просто звонить по телефону и всем в уши нажужжать – не тот масштаб, «королевство маловато». Я не уверена, что есть какая то реальная возможность таким людям, как я, воздействовать на общественное мнение, но во всяком случае я делаю всё, что могу.

Ну и голосовые тренинги – это, можно сказать, то, к чему я шла всю жизнь. Когда результат виден сразу (причём не только учебный, но и терапевтический), и когда люди через какое-то время, через месяц, через год или два, звонят или пишут, что, вот, они пользуются полученными навыками, что жизнь у них изменилась, – это, конечно, счастье для меня. Я действительно получаю от этого удовлетворение. Все, что я получила от своих учителей, до конца раскрыло для меня свой смысл и возможности, оправдалось и «заработало» именно в тренингах.

— Вы говорите, что свои вокальные данные Вы считаете достаточно средними.

— Я на самом деле считаюсь очень известной исполнительницей духовных стихов, но при этом голос у меня обычный. Что такое необычный голос? Это «большой», обертонально богатый голос, с которым можно в опере петь. Но мое базовое убеждение, что каждый человек обладает уникальным, красивейшим, неповторимым голосом, таким же красивым, как душа. Тут речь идёт о живом звуке. И мне кажется, что говорить о том, что какой-то голос лучше, какой-то хуже – неправильно.

Другое дело – как им пользоваться. Для меня один из основных принципов звукоизвлечения тот, что правильная речь и правильное пение не так уж сильно отличаются. Тут самое главное, чтобы смысл был на первом месте, звук был проводником от человека к человеку, и для этого используется всё – текст, пение. Как не может быть некрасивых (изначально) людей, так не может быть «плохих» голосов.

— Петь и говорить со сцены может любой?

— Да, конечно. Я в этом совершенно уверена. Можете сами проверить: приезжайте в русскую деревню, да и не обязательно в русскую, в любую — в индийскую, в иранскую, где ещё жива традиция. Нет людей, которые бы не пели. Нет людей, у которых не было бы слуха или голоса. Другое дело, что есть особо одаренные люди, солисты. И вот приглашают деревенский ансамбль, привозят на сцену, скажем, зала Чайковского, и они совершенно фантастически и держатся на сцене, как у себя дома, и поют. Потому что они не на сцене существуют, а они друг с другом существуют, они существуют в музыке и в движении, в теле своём, и в общем, в коллективном деле. Там нет такого, чтобы «руководитель» проводил отбор — мол, ты поёшь, а ты петь не будешь, «у тя голос не такой».

Нам иногда кажется, что «деревенские» говорят неграмотно, из-за диалекта или неправильных ударений. Но обратите внимание: речь плавная и звучная, как пение, слышна каждая согласная, нет слов-паразитов.

Вспомните, как говорят дети. Они же хотят, чтобы их поняли, и даже если картавят или шепелявят, все равно все буквы выговаривают так четко и громко, как только могут: потому что им важно, чтобы их услышали.

— Почему же взрослые люди так боятся, что их услышат и поймут?

— Несколько причин, конечно социальных. Первая из них та, что страшно отвечать за свои слова. Это страх ответственности. Человек, который говорит невнятно и тихо, либо себя плохо чувствует, слабый, либо ему в какое-то время — в школе, дома, во дворе — отбили желание брать ответственность за свои слова. Били, морально или физически, по-разному.

Или по-другому: человек с чистым голосом, чистой речью попадает в среду, где все коверкают слова, и,  чтобы выжить, «вписаться в среду», он начинает  точно так же говорить. В России это особенно видно, потому что полстраны прошло через зону и через репрессии. Но с другой стороны – это общемировая тенденция. И здесь мы не уникальны, это болезнь цивилизации.

Кроме того, люди теряют слух и голос из-за агрессивного воздействия звуковой среды города. Человек может зажмуриться, закрыть глаза руками, чтобы спрятаться от слепящего света. Он может не  читать газеты и не смотреть телевизор, чтобы защититься от абсолютно ненужной и разрушительной информации. Он может обуться в кирзачи, чтобы не ступать голыми ногами по грязи и мусору.

Но он не может спрятаться от звука. От радио «Шансон» (тюремный фольклор с легким матерком), которое слушают водители маршруток, не спасают никакие беруши. От электронных барабанов в наушниках соседей по вагону, от «ненавязчивой» музыки в супермаркетах и кафе, от «мотивирующей» музыки в торговых центрах…

Даже если он наденет звуконепроницаемый космический шлем, звуковые вибрации все равно проникают в каждую клетку тела, воздействуют на весь организм.

— Расскажите, пожалуйста, как Вы вообще стали заниматься музыкой?

— Я попала в музыку так: сидела в школе на уроке и пела, ходила по улице и пела, затыкали — замолкала, а потом забывалась и пела. Была такая глубокая потребность в этом, что я даже не замечала, что уже пою. Потом услышала ансамбль Дмитрия Викторовича Покровского. Узнала, что он набирает студию – это было в 1984 году. Студия при ДК МГУ. Там как раз педагогом был Андрей Котов, нынешний руководитель ансамбля «Сирин». Стала сначала там петь, потом Покровский сказал, что мне надо учиться. Я за один год закончила экстерном музыкальную школу и поступила в Гнесинку.

— То есть музыкальной школы не было?

— Не было.

— А почему родители не отдали?

— Они отдали, но я предпочла музыке фехтование, театр, литературу. Мне очень повезло со школьными учителями, но вот с музыкальными — не очень. Если бы я не поступала в Гнесинку, зная, чего я хочу, уже имея музыкальный опыт, то, наверное, не закончила бы. Но у меня мотивация была очень серьёзная, так что в результате даже получила красный диплом. До сих пор снятся кошмары, что мне надо сдавать фортепиано.

— А в детстве Вы кем хотели стать?

— Садовником.

— Садовником – почему?

— Не знаю, нравилось. Но это в раннем детстве. Потом хотела актрисой стать, потом очень обрадовалась, что не стала актрисой, а потом вдруг опять стала.

Вообще, все мои мечты сбылись, но совсем не так, как хотелось. Надо на самом деле учить детей с детства, как правильно желать.

— Как Вы думаете, в чём заключаются сильные и слабые стороны современных женщин? Многие говорят о кризисе женственности, семьи и брака – так ли это?

— Правильно говорят. Это тоже мировой процесс. Сильная сторона современной женщины в том, что она достаточно автономно может существовать, выживать. Это, конечно, плюс. Если бы сейчас женщина зависела от мужчины, как раньше, то представьте себе, что было бы. Фильм-катастрофа. Но «автономно» – не синоним «счастливо».

Кто виноват? Женщины говорят: «Мы такие, потому что вы недостаточно мужественные». Мужчины говорят: «Мы такие, потому что вы недостаточно женственные». На самом деле, причина все та же: разрушение традиции. Если человек воспитывается в традиции, то, строя семейные отношения, ему не надо изобретать велосипед. А у нас люди даже собственных родственников до третьего колена не всегда помнят. Я уж не говорю про историю страны, которая не ощущается как моя личная история, — сегодня даже история семьи не ощущается как «моя история».

Дело не в отношениях мужчин и женщин, дело в этом онтологическом знании, в этой цепочке, которая тянется от родителей к детям, от детей к их детям и так далее.

Представьте себе: во времена татаро-монгольского ига девушка из русской деревни попадает в плен и становится женой татарина. Так вот, я вас уверяю, что у неё и у этого татарина гораздо больше общего, чем у ваших соседей по лестничной клетке. Эти мужчина и женщина в XIII веке воспитывались в совершенно разных традициях, но всё-таки и то, и другое – традиции. И между разными традициями гораздо больше общего и в отношении к родителям, и в женско-мужских, родительско-детских отношениях, чем в бестрадиционной, «беспочвенной» среде.

В России возрождается православие, и мы опираемся на опыт святых отцов. Но когда наши проповедники начинают говорить о семейных отношениях, это настолько далеко от реальности, это настолько не подтверждено древним опытом, потому что всё-таки святые отцы больше писали о монашеской жизни. Переносить монашескую жизнь в семейную возможно лишь отчасти. Семейная аскеза и монашеская – разные. Наверное, в этом причина, что с амвона говорят о семейной жизни очень высокими словами, но «страшно далеки они от народа». Я не нахожу в православной литературе полноценного опыта, простых и подробных объяснений,  которые могли бы помочь современным семьям.

Очень повезло людям, которые с детства имели перед глазами этот опыт, – родителей или других родственных семей. Можно потом прочесть кучу умных книг по психологии или обратиться к другим культурным традициям. Но все это не заменит непосредственного, реального опыта. Приходится подбирать обломки и пытаться из них собирать «велосипед».

— А если говорить о женственности, то у нас часто её путают, мне кажется, с жеманством, безалаберностью.

— Да, совершенно верно. Знаю это по опыту моих тренингов. Тренинги по голосу не могут не быть психологическими. Ещё в начале тренерской карьеры я пробовала попросить участников тренинга произнести «Я мужчина» и «Я женщина». «Я мужчина» часто звучало вполне адекватно. Когда же говорят «Я женщина», это можно перевести «Между прочим, я женщина!», или «Извините, я женщина…», или«Я женщина, чёрт бы вас всех подрал!» и так далее. Разные-разные варианты, за исключением простого — «Я женщина».

У меня было такое удивительное открытие с одной моей ученицей. Я ей рассказала, как один мой ученик спросил, кого можно выбрать в качестве примера для подражания, объекта моделирования. Какого актёра — российского, старой закалки? У кого хорошо, свободно звучит голос? И найти такого харизматичного актёра было совсем несложно: в советском кино достаточно много подобных образов. Студентка сказала, что тоже хочет попробовать такое упражнение, но на следующий день призналась: «Я никого не нашла». Я говорю: «Как это может быть? Как это никого не нашла?»

Потом стала думать: даже если не брать современное кино, где трудно найти просто грамотно и хорошо говорящую актрису, которая все буквы произносит и которая голос не зажимает, даже если брать старое советское кино (до 90-х годов) – и там никого нет, представляете себе? Там либо молодая жеманница, либо старая жеманница, либо это девочка такая, как из фильма «Девчата», подросток-унисекс, либо партийная стерва. Если женщина во время фильма претерпевает серьёзные изменения, она вырастает, то из «унисекс» (как, например, в фильме «Москва слезам не верит») сразу, без плавного перехода, становится «партийной стервой». Беда!

Я единственный фильм нашла, где женский образ показался мне адекватным. Это фильм «Трын-трава» Сергея Никоненко. Очень нетипичный для нашего кино фильм, вернее, нетипичная роль, которую сыграла Лидия Федосеева-Шукшина. А недавно дочь моя старшая – она больше десяти лет назад окончила школу – стала перечитывать школьную классику и пришла в ужас: это что? Нас этому учат? Нас на этих примерах воспитывают? «Гранатовый браслет» – это идеал «истинной любви»? И так далее. То есть это всё на самом деле началось не сейчас.

Русская литература, мировая литература нового времени практически не предлагает нам примеров настоящей женственности. Наверное, просто женственность неинтересна, она бесконфликтна; наверное, в этом дело. Интересно как раз то, что выходит за пределы нормы. А нам вот это всё приводят в пример и предлагают как образец для подражания. Да и «романтические отношения», сюжеты, где любовь преодолевает все преграды, буквально внедряются нам в сознание с самого детства.  Непросто нам найти женщину в себе. Мужественность сохранена хотя бы в образе, в идеале…

— Насколько вообще это готовы принять женщины, воспитанные на примере Скарлетт О’Хара или Анны Карениной?

— Вся наша жизнь есть борьба. Это и про семейную жизнь можно сказать. Я помню, как моя подруга школьная мне говорила: «Я теперь понимаю, что такое любовь – это всегда на острие ножа балансировать».

И в связи с этим я сейчас вспомнила высказывание, принадлежащее преподобному Исааку Сирину: «Грешник подобен псу, который лижет пилу и не замечает причиняемого себе вреда, потому что пьянеет от вкуса собственной крови». Вот это примерно и есть наша «любовь». Замечательная девушка  (я имею ввиду конкретного человека, но говорю абстрактно, потому что таких – множество),  и умница, и талант, и воля, — всё есть у человека, – но я не понимаю, как возможно ей быть счастливой в браке. Как – с её желанием самоутверждения, лидерства, постоянной рефлексией… И при этом видит она себя подругой принца, который, конечно же, должен быть сам лидером, сильной личностью и т.д.

Еще знаете, у того, что люди не «звучат», и у того, что не могут построить нормальный брак, — один и тот же корень: это неумение людей – что мужчин, что женщин – существовать здесь и сейчас. Это постоянная такая «устремленность в будущее». Живем кто где– кто в будущем году, кто через 10 лет, а с другой стороны — постоянно рефлексируем относительно прошлого. А вообще, пение, звучание – это существование сегодня, здесь и сейчас.

Точно так же и семья. Невозможно о ней мыслить в категориях «Что сейчас происходит, неважно, а завтра будет то, что надо». Или наоборот: «Раньше было классно, а сейчас всё испортилось». Нет ощущения того, что это та самая минута, тот самый единственный день, в котором я живу, я существую, я ощущаю себя, ощущаю другого человека, общую ситуацию и так далее. Причём общее ощущение — не только голосовое, это комплексное чувство.

Не в том дело, что мы потеряли голос, а в том, что мы потеряли личностную полноту, когда нет разделения на голос, слух и другие органы чувств, ещё и мысли. Когда всё это существует даже одновременно, но отдельно друг от друга – это неработающая конструкция. А без ощущения «настоящести» времени цельность невозможна. Вот такая грустная история.

— Есть надежда?

— Да, конечно, разумеется. Сейчас переломный момент, люди начинают это понимать, ощущать. Это носится в воздухе. Обратите внимание: идёт процесс индивидуализации. Если говорить, в частности, о звуке, —  молодые люди, чтобы избежать давления толпы, надевают наушники и залезают в звуковой кокон, пытаются создать внутри себя эту полноту искусственным образом. Это то же самое, что заменять пищу, еду и сон наркотиком. Уже люди начинают понимать вред такой подмены, но для того, чтобы вернуться к себе, видимо, надо пройти этап гипериндивидуализации, довести обособление до абсурда. Я не пророк, я не могу сказать, когда это произойдёт. Но я вижу, какое счастье люди обретают, когда голос себе возвращают, голос и слух; это огромный шаг к восстановлению личности, и я счастлива, что могу им в этом помочь .

— Многие наши читательницы пытаются разобраться, как воспитывать детей в неполной семье, чтобы не навредить и создать максимально приемлемые условия.

— У меня не было отца, правда, был замечательный отчим, которого я очень любила, и во многом именно ему я обязана тем, кто я сейчас есть. Но какой бы прекрасный человек тебя ни воспитывал, как бы он к тебе ни относился, – пусть даже как к родной дочери– всё равно есть такая вещь, как кровное родство. И своим детям мне одно хотя бы удалось внушить. Папа – всегда папа. Будь он хоть фашист, хоть бандит, хоть  иноверец и завсегдатай сумасшедшего дома – это неважно. Если мы не принимаем родителей такими, какие они есть, то те же самые проблемы будут возникать у наших детей. Кровное родство невозможно «взять и отменить»

Встречается такая тенденция у новообращенных христиан – коммунистическое христианство, или сектантское, – отвергнуться от отца и матери своих. Не о том Христос говорил. Он говорил, что если они тебя отвращают от веры, то, соответственно, пусть сами хоронят своих мертвецов. Библейские заповеди, в частности о почитании отца и матери, никто не отменял: если за человеком не стоит его род, то он дерево без корней. Подчеркну: род со всей родовой традицией. Наша задача – получать поддержку, пищу, силу из глубокого источника, реально полюбить свою родню. Представить себе её, в конце концов, если ты не знаешь предков до 7 колена.

Мои дети, к счастью, спрашивают про семью: «Мама, расскажи то, расскажи это». «Мама, всё запиши!» Дочка к свадьбе попросила бабушку в качестве подарка нарисовать наше генеалогическое древо. Мы поминаем наших родных на заупокойных службах. Сколько имен мы можем назвать?.. Это не наша вина, мы выросли в такой стране.

В Сербии была точно такая же «советская власть», как у нас, но там сохранилась традиция почитать, помимо святого покровителя, каждого по имени, еще покровителя рода. И на день ангела(скажем, покровителя рода–святителя Николай) – на празднование святителя Николая собирается не то что семья, а весь род – это у них «Слава» называется. И этот праздник в совковые времена никто не отменил, ведь это не религиозный праздник, люди не в церковь ходят, а просто собираются вместе.

И благодаря этому у них церковь восстановилась гораздо в большей полноте, чем у нас, – по ощущению внутреннему моему, ну и не только моему.  Там заходишь в любой приход, и  чувствуешь, что пришёл в семью – это не твоя семья, но все всем рады, в том числе и пришедшим. Есть ощущение такое семейное. У них, кстати, покойным «перемывают косточки». У них хоронят – я думаю, из-за того, что почва горная, каменистая, – не в земле, а в склепах. Старшего из рода — косточки достают и перемывают с мирром.  Не только душевное, но и телесное почитание. Удивительное дело! И, даже если со стороны смотреть, совсем другое впечатления от семей, приятно наблюдать отношения между супругами, родителями и детьми.

В Индии очень приятно на семьи смотреть. Люди очень старенькие ходят за ручку. В Испании, с одной стороны, сами понимаете – южный темперамент!:  уже на костылях ковыляет дедуля, а вслед девчонкам причмокивает, свистит в ладоши хлопает. Но при этом по женщине видно, что в любом возрасте – от девочки до старухи – она королева. Она уважаема всеми, она любима, она остаётся самой главной, до самого конца. Это не искусственно восстановленная, это сохраненная традиция.

Так же, как мы в ансамбле собирали традицию по крупицам, надо и к семейным традициям отнестись. Не помню, кто говорил: «Никому в голову не приходит в самолёте зайти в кабину пилота и сказать, мол, эй, чувак, подвинься, дай порулить». От этого ведь зависят жизни всех. А к семье мы относимся абсолютно непрофессионально, как получится. Это профессия тоже, которую надо с детства осваивать. И теоретически и практически. Как бы вам понравилось такое объявление: «Командир корабля – член клуба авиалюбителей Василий Пупкин». Квалификация у супругов и у родителей должна быть никак не ниже, чем у пилота, от этого зависят наши жизни.

Беседовала Лика Сиделёва
Фото и видеозаписи из личного архива Валентины Георгиевской